С Николаем Александровичем Дураковым я знакомился, можно сказать, дважды. Впервые — в начале 70-х, когда еще в детстве стал регулярно ходить на хоккей. И сразу же уяснил, что особой любовью зрителей пользуется маленького роста крепыш со смешной фамилией «Дураков». Он непринужденно скользил по льду, обыгрывая соперников одного за другим, и зачастую словно бы привязанный к его клюшке невидимой ниткой оранжевый шарик отнять никому из них так и не удавалось. Тогда вратарь гостей огорченно взмахивал руками в огромных перчатках, мальчишки переворачивали таблички с цифрами на табло, а трибуны заходились в восторженном крике: «А-а-а, Коля-я-я-я, давай еще!». …Прошло много лет. И я, в ту пору начинающий спортивный журналист, пригласил Николая Александровича в редакцию, чтобы впервые взять у него интервью. Заканчивался обеденный перерыв, и в ожидании именитого гостя мы с приятелем играли в шахматы, увлеклись. Сделав очередной ход, я перевел взгляд на дверь и увидел на пороге комнаты Дуракова, с любопытством смотревшего на доску. - Николай Александрович, да что же вы стоите? Проходите! - Ничего, ничего, играйте. А вот коня на это поле вам раньше надо было поставить. Из этой реплики легко было сделать вывод, что в дверях «Король бенди», как прозвали его шведы, стоит не минуту и не две. Впоследствии мне приходилось беседовать со многими спортсменами мирового уровня. Но видеть, чтобы скромность была столь органичной чертой характера звезды, больше не доводилось. «Король бенди» — всего лишь одно из десятков звучных прозвищ Дуракова. Но мне более всего запомнилось самое короткое и точное из них — Мастер. Кстати, жену Николая Александровича звали Маргарита. Другого имени у возлюбленной Мастера, наверное, быть просто не могло… Сделать это интервью с Дураковым оказалось и легко, и сложно. Легко, потому что спортивная жизнь Мастера изобиловала яркими и запоминающимися эпизодами. Одну только биографию прочитаешь — и ахнешь. Сложно, потому что все это за прошедшие десятилетия уже описано многократно. Поэтому, отбирая материал для публикации, я постарался остановиться на тех эпизодах, что еще не стали достоянием, как это принято выражаться, широкой общественности. Для Книги рекордов Гиннесса — Николай Александрович, на какой вопрос вам сейчас приходится отвечать чаще всего? — «Как здоровье?», конечно. Семьдесят лет ведь не шутка. — И как? — Колено побаливает. Лет сорок назад мне удалили мениск. И очень удачно удалили — играл столько лет, и хоть бы что. А сейчас побаливает, в футбол играть не могу. — А что, так бы играли? — Конечно. В хоккей ведь играю. Тут дело все в чем? На коньках нагрузка по-другому распределяется, и, ничего, бегаю. Бывает и спину прихватывает. Старость, наверное… — Да ладно уж… В день юбилея-то ведь в составе сборной ветеранов на лед выйдете. — Конечно, выйду. Как не выйти-то? — Уйдя из большого спорта в 41 год, играть, как я понимаю, вы не прекращали? — Точно. Были сезоны, когда по 40 с лишним матчей проводил: на город, на область, за сборную ветеранов. Больше, чем в молодые годы за СКА набиралось (смеется)… — И когда же вы в соревнованиях без нижней планки возрастных ограничений выступать закончили? — В 62 еще на первенство области играл. — С ума сойти! Это ж для Книги рекордов Гиннесса факт. А в пятьдесят-то, видимо, еще в высшей лиге играть бы могли? — А что, команде типа нынешнего СКА и пригодился бы. Двадцать процентов — в доход государства — О вашей игре за СКА и сборную написано предостаточно. А вот о раннем детстве читать не приходилось. Наверное, даже о том, что родом вы с Украины, из Донецкой области, немногие знают. — Действительно, из Донецкой. Только раньше она была Сталинской. Отец у меня работал на газовой станции в 25 километрах от города. А мама умерла от туберкулеза, когда мне было всего два года. Отец потом снова женился, и эта женщина, ставшая, по сути, мне матерью, воспитала и нас с сестрой, и двух своих девочек. Ей, кстати, в январе 92 года исполнится, живет в Нижнем Тагиле, куда нашу семью в начале войны эвакуировали. Отправились в путь с Украины мы в августе 41-го, а на Урал эшелон добрался только в январе 42-го. — В Нижнем Тагиле, я так понимаю, и произошло ваше знакомство со спортом? Или, может, раньше в футбол где-то играли? — Какой там футбол! Яблоки в садах воровали, да убегали потом со всех ног — вот и весь спорт. А в Нижнем Тагиле к нам в школу, в 47-м, пришел тренер Александр Иванович Петренев и предложил записаться в хоккейную секцию. У нас весь класс записался, и параллельный — тоже. — А до этого вы играли? — Между собой, конечно, играли. Только «на валенках». Коньки-то негде было взять. Клюшки сами делали из елочек: кончик сгибали и приматывали веревочкой — получался крюк, мячи из дерева или резины вырезали… — И как у вас, сразу стало получаться? — Да нет, не особенно. Года через три, когда мы уже на первенство города выступали, сидел все больше в запасе. Но, вот, например, из-за мороза не придет кто-то из основных игроков — тогда меня и выпускают. Другой вопрос, что желание было огромное. И, кроме тренировок с командой, я очень много сам занимался, еще и на массовое катание регулярно ходил. В шестнадцать лет я уже работал сварщиком на заводе металлоконструкций. Во взрослую команду этого предприятия меня поначалу не взяли — дескать, молодой еще. Но я все равно пришел на тренировку. Тогда и выяснилось, что занятия у Петренева даром не прошли, а играю лучше многих взрослых самоучек. У меня уже и конечки собственные были, в комиссионке приобретенные, и клюшка настоящая, с вставками из камыша, которую купил у игрока одной из команд, выступавших в Тагиле в соревнованиях ВЦСПС. В 51-м мы на Кубок области играли. Турнир проходил в течение недели в Первоуральске, я заявление написал — «прошу отпустить, потом отработаю». Не отпустили, а я все равно уехал. Наказание народного суда за прогул было таким: шесть месяцев двадцать процентов зарплаты у меня вычитают в доход государства. В общем, еще легко отделался. Вскоре меня в «Строитель» взяли, затем — в лучшую команду города «Металлург», который в первенстве СССР выступал. Весной 53-го мы проводили в Тагиле товарищеский матч с армейцами Свердловска — чемпионами страны. После него тренер ОДО Иван Иваныч Балдин нам с Колей Назаровым сказал — в армию будут призывать, сообщите. И через полтора года мы оказались в ОДО. Игра с температурой 39 - Вы были участником самого первого чемпионата мира, 1957 года, но в следующий раз сыграли на таком турнире только через шесть лет… — В 59-м чемпионата не было, в 61-м не поехал из-за травмы. Зато следующий, 63-го года, мне больше всего, пожалуй, запомнился. Состоялся он в Швеции. А товарищеские матчи перед его началом мы проводили в Финляндии, со сборной этой страны. Помню, погода была ужасная: ветер, пурга, с неба то ли снег, то ли дождь капает. Вымотались здорово, и вот, ближе к концу, наш тренер Балдин сказал: «Кто устал, может замениться». Я и поехал на лавочку. А как потом выяснилось, такие вот моменты Балдин считал проявлением слабости характера. На лавочке я и … — …Просидел до следующего чемпионата мира? — Нет, до этого дело не дошло. Только вот своей фамилии в составе на стартовый матч с финнами не услышал. И на второй, с норвежцами — тоже. Лишь когда Юра Шорин (он и заменил меня тогда в Финляндии) получил травму, вышел на лед… А перед последней игрой со шведами ситуация у нас вообще сложилась тяжелая: Измоденову мячом в глаз залепили, играть не может, пол-команды гриппом заболело. Как сейчас помню, расписку давали врачу, дескать, о возможных последствиях игры с температурой 39 предупреждены. И в решающем матче мы разгромили соперника — 8:0. На поле друзей нет — Вот вы упомянули в начале нашей беседы о мениске. А, вообще, у вас много травм за хоккейную карьеру было? — В целом, наверное, нет. Но вот сотрясение мозга трижды получал. По иронии судьбы два раза это происходило не во время игр. Еще в Тагиле на катке столкнулся с конькобежцем. А последний, надеюсь, раз подобное произошло на тренировке в Москве. После которой Витю Шеховцова и меня отвезли в Склифосовского. — Надо полагать, защитники вас опекали особенно плотно. А часто вы сталкивались со стремлением соперников умышленно сыграть грубо, возможно, с нанесением травмы? — Да сплошь и рядом. Я, правда, с ними тоже не церемонился и, уже падая, клюшкой косил всех подряд. — Но игроки сборной обычно друг друга стараются беречь… — Ничего подобного в наше время не было. Кто, выставив клюшку, передний зуб мне сломал? Женя Герасимов — игрок сборной и московского «Динамо». Я Толе Панину из ЦСКА, тоже игроку сборной, лицо клюшкой рассек… — Сейчас вы, наверное, друзья… — Почему только сейчас? Мы и тогда друг на друга обид не держали. Но на поле друзей нет. Слышали, наверное, такую поговорку? Тарасов приглашал в хоккей с шайбой — Вас часто приглашали в другие клубы? — Часто. Особенно в середине 60-х, когда Василий Дмитриевич Трофимов в московское «Динамо» звал. Причем не сам, а через ребят — Женю Папугина, Мишу Осинцева, Валеру Маслова — считал, наверное, что так скорее договоримся. Шведы тоже звали, но о чем тогда можно было говорить… Но самым неожиданным для меня оказалось приглашение кемеровского «Шахтера» в 67-м или 68-м, в ту пору — команды средней руки. И опять через игрока — там наш Володя Краев в воротах играл. «Коля, — говорил он, — знаешь сколько тебе дают? Не поверишь — 1200 в месяц. И это еще без премий». Если учесть, что в СКА я рублей 300 получал, а средняя зарплата в стране, по-моему, и до 150 не дотягивала, то цифра меня, конечно же, поразила. — О результатах этих переговоров я не спрашиваю. Но хоть раз, хоть на денек-другой вы задумывались о смене прописки? — Да нет, конечно. У меня тут все — родственники, дом, рыбалка, леса грибные. Ни за что и ни на что менять я это не хотел. А сменить мне однажды предлагали не только команду, но и вид спорта. И кто — сам Анатолий Владимирович Тарасов! — ??? — Да-да. А дело было году в 63-м. Мы, когда в Москве бывали — и на сборах, и на играх — в пансионате ЦСКА на Песчаной останавливались. Там же и «шайбисты» ЦСКА жили, со многими мы хорошо знакомы были. А Тарасов, надо сказать, наших игр в Москве не пропускал. Вот и пришел он, видимо, к такой мысли. В то время, кстати, подобное уже редко случалось, но ведь еще десятью годами ранее переход из русского хоккея в канадский был массовым явлением. — Продолжая тему переходов, стоит вспомнить, что в течение примерно десяти лет от нас в другие города уехали упомянутый уже Осинцев, Вологжанников, Горбачев, Тарасевич — в Москву, Варзин — в Алма-Ату. Свердловские болельщики тех лет считали их «предателями». А вы? — Ну что вы… Нужно знать подоплеку ситуации. Тот же Осинцев, уже будучи чемпионом мира, жил в Свердловске с семьей в одной комнате коммунальной, по сути, квартиры. Ему обещали улучшить условия, но обманули. Тогда только Миша и уехал в Москву. Варзин в пух и прах разругался с Атаманычевым. Трое остальных вообще уральцами не были, а жить в Москве хотелось тогда едва ли не всем. К тому же переход в «Динамо» означал, по сути, получение пропуска в сборную. Мы с Атаманычевым — как Тарасов с Бобровым — Вы всю жизнь играли на месте центрального полузащитника? — Нет. В первом матче за СКА, с московским «Буревестником», Балдин меня вообще поставил на левый фланг обороны. Но уже в следующей встрече перевел на место правого бортовика, где я и сыграл три сезона. И лишь потом перешел в центр. Вообще, я считаю, что достаточно поздно раскрылся. Наверное, только лет в 27–28 освоил все премудрости: когда ускорить развитие атаки, когда мячик придержать, когда пробить, когда пас отдать… — Вы, считаете, были «жадным» игроком? Или предпочитали партнера на пустые ворота вывести? — Осенью 65-го в протоколе появилась такая графа «оценка за игру». И, поначалу особенно, очень мы интересовались, что нам туда ставят. Во втором туре СКА выиграл в Первоуральске у «Трубника» — 5:0, я забил все пять мячей. Смотрю, мне «четверку» поставили. У начальника команды Саманова Сергея Ивановича спрашиваю: «Как же так?». «То, что забил пять мячей — молодец, конечно, — он мне отвечает. — Но ведь ни одного голевого паса не отдал!». А если серьезно, то ребята иной раз обижались даже, что пас не отдаю. Но тут ведь вот какое дело. В атаку я подключался из глубины поля, когда «первая волна» нашей атаки уже стихала, ребят «разбирали» соперники… И пас отдать в такой ситуации было не так-то просто, да и не такой я мастер по этой части — с Атаманычевым не сравнить. — Кстати, говорят, непростые у вас с ним были отношения… — Как у Тарасова с Бобровым… Люди почему-то зачастую думают, что те, кого они часто видят вместе — на экране ли, на хоккейном поле — и в жизни большие друзья. А я вот недавно читал, что Никулин, Вицин и Моргунов, за исключением киносъемок, в обычной жизни-то не особо между собой контактировали. В команде, пожалуй, мне ближе всех Валя Хардин был, в поездках всегда в одном номере селились, но сказать, что свободное время мы вместе проводили и, как говорится, семьями дружили, не могу. Что же касается Вали Атаманычева… Конечно, это мой лучший партнер — сколько я мячей с его передач забил. В СКА, наверное, только Эйхвальд впоследствии мог с ним по таланту распасовщика сравниться. Но в жизни… По-разному тут случалось. Помню, был у нас конфликт, когда он меня в сорок лет решил на другую позицию перевести. Я до начальника клуба дошел, доказывая свою правоту. В 76-м, когда я играть уже закончил, Атаманычев попросил меня вернуться: пошли травмы, кого-то в сборную вызвали. В общем, возникли проблемы с составом. Первую игру с «Зорким» я удачно провел, два мяча забил… Но «предсезонку» с командой я не проходил, физические кондиции были не на уровне. А тут еще следующие четыре матча на выезде СКА проиграл. И в числе тех, кому нужно будет готовиться к следующему матчу с хабаровчанами, мою фамилию просто не назвали. На стадион я в тот день вообще не пошел, уехал на Белоярку рыбу ловить. А потом пришел в клуб, доложил: «Прибыл для дальнейшего прохождения службы». Поначалу меня в помощники к Атаманычеву определили, но Валя быстро дал понять, что и в этом качестве я ему не особенно нужен. И тренером я работал только с детскими и юношескими командами. Хотя потом варианты возникали. — И что же? — Я прекрасно понимал, что работа тренера команды мастеров требует полной самоотдачи, самоотречения даже. А у меня возникли проблемы дома: серьезно заболела жена, ей требовался постоянный уход. Сестры, их у нее четверо, тоже здорово помогали. Был момент, врач даже сказал — готовьтесь к худшему, месяц максимум и… Но Маргарита, хоть долго и тяжело болела, еще 24 года прожила. Свой голос отдал бы за Ломанова — Николай Александрович, по опросу журналистов вы стали лучшим хоккеистом страны двадцатого века. А можете назвать игроков, более одаренных, чем вы, от природы? — Конечно. Измоденов, Папугин, Атаманычев, Маслов, Герасимов… — Подождите-подождите, я чувствую, вы так сборные страны всех созывов перечислите. А у вас, скажете, никаких таких козырей и не было. — Почему же? От природы я, например, очень выносливый. Тагильские уроки даром не прошли, и на коньках я тоже катался прилично. — А знаменитый удар Дуракова? — Не поверите, но тот удар, о котором говорите вы, появился у меня только годам к 25. До того ни штрафных, ни угловых я даже в СКА не бил, не то что в сборной. — Тренировались? — Тренировался. Летом на сборы в Чебаркуль мы специальные листы фанеры возили — вот с них и бил. — Удар у вас был самый сильный? — Нет. Женя Папугин, а позже Коля Афанасенко и Сергей Максименко били сильнее. Но я зато — точнее (смеется). — Вернемся к тому, с чего начали. А вы бы свой голос в определении лучшего хоккеиста века кому отдали? — Сергею Ломанову. Он был просто идеальным нападающим — рослым, физически сильным, скоростным, с прекрасным дриблингом и ударом. Да еще и огромный объем работы выполнял. Вот о нем уже в семнадцать лет можно было сказать — появился хоккеист, какой еще не рождался на свете. Династию продолжить мог только внук — Скажите, Николай Александрович, как вы относитесь к современному хоккею? — Хорошо отношусь. У него есть свои достоинства: угловые сейчас бьют лучше, чем в наше время, тактика стала более изощренной что ли. Лучшие мастера — Миша Свешников, Сергей Обухов, Ломанов-младший — вполне выдерживают сравнение со звездами нашего времени. Но все-таки ярких игроков, мне кажется, стало поменьше, чем раньше. В катании многие нынешние хоккеисты уступают предшественникам. Мы именно катались на коньках, а не бегали. — Семейные династии сейчас не редкость: вот вы сына Ломанова сейчас упомянули… — У меня же две дочери. Когда первая в 58-м родилась, я даже плакал — так хотел сына. Меня всей командой успокаивали. А потом, конечно, в дочке души не чаял. И когда спустя восемь лет у нас с Маргаритой родился второй ребенок, и тоже девочка, я уже не считал, что это чем-то хуже, нежели сын. Зато вот внук, тоже Николай Дураков, занимался на «Спартаковце» хоккеем с шайбой, но до команды мастеров не дошел. Люблю бокс и тяжелую атлетику — Вы как хоккеист, наверное, среди остальных видов спорта предпочтение отдаете игровым? — Трудно сказать. В свое время в спортклубе армии все мы ощущали себя одной командой. С тех пор мне очень нравятся бокс, тяжелая атлетика…. К тому же достижения в индивидуальных видах спорта более объективны, что ли… — В смысле? — Ну вот, например, хоккеист — чемпион страны. Но это совсем не значит, что он сильнее какого-нибудь игрока из пятой, к примеру, команды. Вполне возможно, сам он не особенно много из себя представляет, но звание получил за счет партнеров. А если штангист- чемпион, значит, это именно он больше всех поднял. И никуда уж тут не денешься. — Николай Александрович, а себя вы представляли в каком-то другом виде спорта? — Никогда не задумывался над этим… Наверное, хоккей с мячом для меня — единственный вариант. Алексей КУРОШ