"Возвратившись в номер, Остап увидел, что молочные братья
уже сидят друг против друга на полу и, устало отпихиваясь
ладонями, бормочут: "А ты кто такой? "
-- Не поделились? - спросил Бендер, задергивая портьеру.
Паниковский и Балаганов быстро вскочили на ноги и
принялись рассказывать. Каждый из них приписывал весь успех
себе и чернил действия другого. Обидные для себя подробности
они, не сговариваясь, опускали, приводя взамен их большое
количество деталей, рисующих в выгодном свете их молодечество и
расторопность.
-- Ну, довольно? -- молвил Остап. -- Не стучите лысиной по
паркету. Картина битвы мне ясна. Так вы говорите, с ним была
девушка? Это хорошо. Итак, маленький служащий запросто носит в
кармане... вы, кажется, уже посчитали? Сколько там? Ого! Десять
тысяч! Жалованье господина Корейко за двадцать лет беспорочной
службы. Зрелище для богов, как пишут наиболее умные передовики.
Но не помешал ли я вам? Вы что-то делали тут на полу? Вы делили
деньги? Продолжайте, продолжайте, я посмотрю.
-- Я хотел честно, -- сказал Балаганов, собирая деньги с
кровати, -- по справедливости. Всем поровну -- по две с
половиной тысячи.
И, разложив деньги на четыре кучки, он скромно отошел в
сторону, сказавши:
-- Вам, мне, ему и Козлевичу.
-- Очень хорошо, -- заметил Остап. - А теперь пусть
разделит Паниковский, у него, как видно, имеется особое мнение.
Оставшийся при особом мнении Паниковский принялся за дело
с большим азартом. Наклонившись над кроватью, он шевелил
толстыми губами, слюнил пальцы и без конца переносил бумажки с
места на место, будто раскладывал большой королевский пасьянс.
После всех ухищрений на одеяле образовались три стопки:
одна-большая, из чистых, новеньких бумажек, вторая-такая же, но
из бумажек погрязнее, и третья -- маленькая и совсем грязная.
-- Нам с вами по четыре тысячи, -- сказал он Бендеру, -- а
Балаганову две. Он и на две не наработал.
-- А Козлевичу? - спросил Балаганов, в гневе закрывая
глаза.
-- За что же Козлевичу? -- завизжал Паниковский, -- Это
грабеж! Кто такой Козлевич, чтобы с ним делиться? Я не знаю
никакого Козлевича.
-- Все? -- спросил великий комбинатор.
-- Все, - ответил Паниковский, не отводя глаз от пачки с
чистыми бумажками. -- Какой может быть в этот момент Козлевич?
-- А теперь буду делить я, - по-хозяйски сказал Остап.
Он, не спеша, соединил кучки воедино, сложил деньги в
железную коробочку и засунул ее в карман белых брюк.
-- Все эти деньги, -- заключил он, -- будут сейчас же
возвращены потерпевшему гражданину Корейко. Вам нравится такой
способ дележки?
-- Нет, не нравится, -- вырвалось у Паниковского.
-- Бросьте шутить, Бендер, -- недовольно сказал Балаганов.
-- Надо разделить по справедливости.
-- Этого не будет, -- холодно сказал Остап. -- И вообще в
этот полночный час я с вами шутить не собираюсь. Паниковский
всплеснул старческими лиловатыми ладонями. Он с ужасом
посмотрел на великого комбинатора, отошел в угол и затих.
Изредка только сверкал оттуда золотой зуб нарушителя конвенции.
У Балаганова сразу сделалось мокрое, как бы сварившееся на
солнце лицо.
-- Зачем же мы работали? - сказал он, отдуваясь. -- Так
нельзя. Это... объясните.
-- Вам, -- вежливо сказал Остап, -- любимому сыну
лейтенанта, я могу повторить только то, что я говорил в
Арбатове. Я чту Уголовный кодекс. Я не налетчик, а идейный
борец за денежные знаки. В мои четыреста честных способов
отъема денег ограбление не входит, как-то не укладывается. И
потом мы прибыли сюда не за десятью тысячами. Этих тысяч мне
лично нужно по крайней мере
пятьсот." (с)
